Деревянный меч - Страница 72

Ведь не может же новичок сказать: я, мол, не обычный воин. Какое там обычный – недотепа с деревянным мечом! Единственное в своем роде прикрытие. Недотепа, как же. Умелец каких мало. И роль свою ведет точно: попался – так попался. Ни слова ради своего спасения. А ему и говорить такие слова не положено. Сам должен был догадаться, старый дурак. А еще массаона! И ведь какую глупость, какую непростительную глупость едва не сотворил! Мало того что едва не испортил парню прикрытие – пусть не совсем, но все же, – так едва не подвел его под наказание. И как теперь выкручиваться – неизвестно.

Массаона Рокай выпустил из рук пояс без именных знаков и обалдело воззрился в пространство.

– Воинское посвящение где получал? – сдавленно спросил он.

– В Саду Мостов, – охотно ответил Кенет. Массаона помолчал немного, собираясь с духом.

– Воин Кенет из Сада Мостов, – надтреснутым голосом произнес массаона. – Обвиняется в нарушении воинского устава. Заключение: оправдать. Основание: проступок совершен по неведению, не содержащему в себе вины. Дальнейшее направление: по собственному усмотрению, за исключением дней общегарнизонной поверки. Поскольку обучение воина Кенета, по его собственному признанию, не завершено, упомянутый воин после каждой поверки поступает в распоряжение начальника караула сроком на четыре часа для изучения воинского устава.

Командиры согласно кивнули. Неожиданно мягкий приговор заезжему недотепе их обрадовал. Взгляд Кенета выражал явное облегчение.

Это-то облегчение и подхлестнуло с новой силой гнев господина массаоны. Он окончательно уверился в своих предположениях. Подумать только, он едва не испортил дело полевому агенту. И ведь не по своей вине. Не будь его голова занята вчерашним происшествием, не будь он так поглощен мыслями о мерзавце Наоки!..

Очень ненадолго смиряет масло бушующие волны. После мгновенного затишья они вздымаются выше мачты – и горе тому кораблю, что идет следом!

Но для Кенета буря прошла стороной. Он перевел дух и огляделся. Теперь, когда карающая длань его миновала, внутренний двор казармы уже не представлялся ему таким огромным, пыльные синие тени – такими тяжелыми, а слепящий вертикальный поток солнечного света – таким ранящим. Краски мира внезапно утратили свою угловатую режущую остроту; все стало скучнее, строже и проще. Даже гнев массаоны как бы поблек и полинял. Будничная обыденность гарнизонной поверки разламывалась надвое лишь в одном-единственном месте: у стены, где ожидал трибунала Кенет, стоял теперь другой воин.

– Рассматривается обвинение воина Наоки, состоящего на службе в императорской гвардии каэнского гарнизона, – пронеслось над строем.

Если Кенет встречал свою долю в неведении, то Наоки не меньше суток готовился к худшему. Глаза его обвело черными кругами, от легкой юношеской впалости щек не осталось и следа – скулы остро выступали над ввалившимися щеками, словно ночь ожидания стесала с лица Наоки всю лишнюю плоть. Кенет встретился с ним глазами – и мир внезапно выцвел, посерел и съежился. Кенет торопливо отвел взгляд, но ничего не изменилось: мир уменьшился до размеров трещинки в камне под ногами Кенета, и он не мог найти в себе силы посмотреть на что-нибудь еще.

Голос, читающий обвинение, был пыльным и бесцветным. Он мог принадлежать кому угодно – и начальнику караула, и массаоне, и одному из командиров, и даже самому Наоки. Говорил массаона, но Кенет понял это лишь по сухой гневной язвительности слов, а не по голосу. Он по-прежнему глядел себе под ноги. Ему было муторно. Нечто подобное он испытал однажды, наткнувшись на сброшенное бурей со стрехи птичье гнездо. Почти высиженные яйца разбились. Один птенец был, кажется, еще жив, но клюв разевал беззвучно – а может, то была предсмертная агония? При виде его мокрого скрюченного тельца трехлетнему Кенету показалось, что он и сам сейчас умрет. Пожалуй, он даже хотел в эту минуту умереть, чтобы не видеть, не слышать, не чувствовать больше этой боли, которой нельзя помочь. Он беззвучно икал и всхлипывал, его мутило от горя. Почти так же, как мутило сейчас.

Именно сейчас, когда ему самому уже нечего было страшиться, издевки массаоны отзывались в нем мукой почти непереносимой. Он невольно закрыл глаза, тут же открыл их и заставил себя поднять взгляд.

Теперь Наоки стоял уже не у стены, а перед массаоной. Его шатало. Кенет удивился, как это парень еще стоит без посторонней помощи.

– И чем же ты объяснишь свой проступок? – поинтересовался наконец массаона.

Глаза Наоки моляще блестели; синий хайю почти почернел от пота.

– Я… не знал… – еле выдавил Наоки.

Он же совсем не то хотел сказать, с ужасом понял Кенет. Он хотел сказать совсем другое, а брякнул именно эти слова. Худших он придумать не мог, даже если бы очень постарался.

– Не знал, – с задумчивой лаской в голосе повторил массаона. – Бывает. Когда провинциал, не закончивший толком обучения, чего-то не знает, это я еще могу понять. Вот как же так получается, что воин императорской гвардии устава не знает, а?

Кенет похолодел: если сам он только что пережил всего лишь страх, то от Наоки исходил самый настоящий ужас. Как раз страха Наоки не испытывал.

– И почему ты решил, что тебя незнание извиняет? – продолжал спрашивать массаона.

– Но я… знал устав…

– Значит, все-таки знал, – с леденящей доброжелательностью уточнил массаона.

«Лучше бы ты его сразу убил», – с тоской подумал Кенет.

– Так знал или не знал? – беспощадно-ласково словно размышлял вслух массаона. – То ли не знал – а почему бы, интересно? То ли знал, но сознательно нарушил устав?