Деревянный меч - Страница 79

Впрочем, нет худа без добра. Увидев, что сорная трава вымахала с него ростом, Наоки сразу понял, что искать отца в доме бессмысленно. Уж если по прошествии двенадцати лет он все еще так буйно, напоказ, горюет, то молва правду гласит, и находится отец сейчас в усыпальнице.

Пробираясь в усыпальницу, Наоки дважды споткнулся в темноте и больно ушиб колено. Дорогу он помнил хорошо, но упустил из виду, что обломанных ветром сучьев и всякого прочего хлама за двенадцать лет в высокой траве накопилось более чем достаточно.

Внезапно узкая полоска света очертила дверь усыпальницы.

«Так, – сказал себе Наоки. – Меня услышали».

Дверь отворилась, и свет упал на траву у самых ног Наоки, не достигая его лишь самую малость.

– Кто здесь? – услышал Наоки голос отца. – Кто посмел?!

«А он изрядно постарел за эти годы», – отрешенно подумал Наоки.

– Кто… – снова начал отец и осекся. Наоки молча ступил из темноты в полосу света, слегка жмурясь, но глаз не отводя и ладонью не закрываясь.

Молчание было недолгим. Наоки покинул дом семилетним мальчиком, а теперь перед отцом стоял юный воин, но ошибиться отец не мог. Семейное сходство черт проступало разительно.

– Ты! – надтреснутым фальцетом произнес отец. – Что тебе здесь нужно? Убирайся! Ступай прочь, собака! Иди вылизывай двор казармы!

– Я пришел, чтобы поговорить, – медленно и гневно произнес Наоки. – И вам придется меня выслушать. Иначе я не уйду, хоть бы вы весь дом кликнули на подмогу.

– Нам не о чем говорить, – отрезал отец.

– Один знающий человек сказал мне, – продолжал Наоки, не обращая внимания на отца, – что Тайин, возможно, еще жива…

Ему пришлось прерваться: отец придушенно охнул и медленно осел на ступени усыпальницы.

Доводы Кенета убедили Наоки, но не его отца – чего, впрочем, и следовало ожидать. Наоки был не совсем справедлив, честя в душе отца за траур напоказ. За минувшие двенадцать лет отец настолько свыкся со своим горем, что оно поначалу сделалось как бы частью его самого, а потом и большей его частью. Отними у старика его скорбь – и много ли от него останется? Отец так сопротивлялся убеждению, словно Наоки норовил вырвать у него сердце из груди.

Под утро охрипший Наоки кликнул слугу, велел принести бумагу и кисть и быстро написал два письма. В первом он просил у Кенета прощения, что не зайдет за ним утром, как обещал вчера, и рекомендовал всецело располагать своим посланцем, который и поможет ему найти более подобающее жилье. Второе было прошением о недельном отпуске на имя массаоны Рокая. Отправив оба письма со слугами, Наоки вновь принялся убеждать отца.

На четвертый день своего отпуска Наоки потерял всяческое терпение.

– Я сам заплачу магу что следует, – не выносящим возражений тоном заявил Наоки.

– Наглец! – Иного ответа Наоки не ожидал. На него он, собственно, и рассчитывал.

– Если вы считаете возможным пускать свое состояние на ветер ради траура, – холодно и спокойно отпарировал Наоки, – но скупитесь заплатить магу, который мог бы узнать наверняка, жива ли Тайин, придется мне пустить в ход свое воинское жалованье.

Удар по самолюбию отца Наоки нацелил безошибочно. До смерти Тайин отец славился не только буйным нравом, но и вошедшей в пословицы щедростью – чертой, которую Наоки от него в значительной степени унаследовал.

– Твоего жалованья не хватит купить для мага завязки для подштанников, – ехидно возразил отец. – Для такого дела нужен очень сильный маг. Сам заплачу, не беспокойся. Я не бедней сопливого нищеброда в синем тряпье. Интересно, где ты собираешься искать такого мага? Или твой знающий человек тебе и тут успел присоветовать очередное сумасбродство?

Наоки возликовал.

– Говорят, сейчас в Каэн прибыл как раз такой маг, – победоносно заявил он. – Лучший отсюда до столицы.

– Говорят! – сварливо хмыкнул старик. – Что ж, вели позвать. Хуже не будет.

Вели позвать! Наоки сам опрометью бросился на поиски волшебника: разве можно унижать мага, обращаясь к нему через слуг! Ничего отец не понимает в жизни. Как, впрочем, и любой человек, которого богатство и знатность избавили от необходимости разбираться в ней самолично. На все у него один сказ: «Вели слугам». Всю свою жизнь он видел только затравленную челядь либо «особ своего круга». Где уж ему понять, что у человека может быть чувство собственного достоинства – особенно если этот человек может прожить год на меньшую сумму, чем та, что тратится в доме на одни только пряности всего за месяц. По его понятиям, побренчи у мага перед носом увесистым кошельком, и он помчится что есть духу. «Вели позвать», как же! Ладно еще, если маг и вовсе не откажется прийти: когда умерла Тайин, а Наоки ушел из дому, вся семья стала пользоваться весьма дурной славой.

Завидев мага, покупающего у бродячего торговца пирожки, Наоки до того оробел, что едва смог подойти и, запинаясь, выговорить приветствие.

Он чувствовал себя несчастным и растерянным. Вся его убежденность в том, что Тайин еще можно вернуть к жизни, куда-то улетучилась. Перед ним был не захолустный колдун, а настоящий могучий волшебник; каким-то странным образом Наоки чувствовал его силу и смутился необыкновенно. Ему почти хотелось отступить. Но в ответ на его приветствие маг улыбнулся так доброжелательно, что Наоки вновь ощутил утраченную смелость и рассказал обстоятельства дела быстро и коротко, словно опасаясь, что храбрость покинет его раньше, чем он завершит рассказ, и он так и останется стоять посреди дороги с раскрытым ртом.

Маг выслушал Наоки, не перебивая. Синие глаза его потемнели.